Папенька поставил на стол табакерку. "Поди-ка сюда, Миша, посмотри-ка", —
сказал он. Миша был послушный мальчик; тотчас оставил игрушки и подошел к
папеньке. Да уж и было чего посмотреть! Какая прекрасная табакерка!
пестренькая, из черепахи. А что на крышке-то! Ворота, башенки, домик, другой,
третий, четвертый, — и счесть нельзя, и все мал мала меньше, и все золотые; а
деревья-то также золотые, а листики на них серебряные; а за деревьями встает
солнышко, и от него розовые лучи расходятся по всему небу.
— Что это за городок? — спросил Миша.
— Это городок Динь-Динь, — отвечал папенька и тронул пружинку…
И что же? Вдруг, невидимо где, заиграла музыка. Откуда слышна эта музыка,
Миша не мог понять: он ходил и к дверям — не из другой ли комнаты? и к часам —
не в часах ли? и к бюро, и к горке; прислушивался то в том, то в другом месте;
смотрел и под стол… Наконец Миша уверился, что музыка точно играла в
табакерке. Он подошел к ней, смотрит, а из-за деревьев солнышко выходит,
крадется тихонько по небу, а небо и городок всё светлее и светлее; окошки
горят ярким огнем, и от башенок будто сияние. Вот солнышко перешло через небо
на другую сторону, всё ниже да ниже, и наконец за пригорком совсем скрылось; и
городок потемнел, ставни закрылись, и башенки померкли, только ненадолго. Вот
затеплилась звездочка, вот другая, вот и месяц рогатый выглянул из-за
деревьев, и в городке стало опять светлее, окошки засеребрились, и от башенок
потянулись синеватые лучи.
— Папенька! папенька! нельзя ли войти в этот городок? Как бы мне хотелось!
— Мудрено, мой друг: этот городок тебе не по росту.
— Ничего, папенька, я такой маленький; только пустите меня туда; мне так
бы хотелось узнать, что там делается…
— Право, мой друг, там и без тебя тесно.
— Да кто же там живет?
— Кто там живет? Там живут колокольчики.
С этими словами папенька поднял крышку на табакерке, и что же увидел Миша?
И колокольчики, и молоточки и валик, и колеса… Миша удивился: "Зачем эти
колокольчики? зачем молоточки? зачем валик с крючками?" — спрашивал Миша у
папеньки.
А папенька отвечал: "Не скажу тебе, Миша; сам посмотри попристальнее да
подумай: авось-либо отгадаешь. Только вот этой пружинки не трогай, а иначе все
изломается".
Папенька вышел, а Миша остался над табакеркой. Вот он сидел-сидел над нею,
смотрел-смотрел, думал-думал, отчего звенят колокольчики?
Между тем музыка играет да играет; вот все тише да тише, как будто что-то
цепляется за каждую нотку, как будто что-то отталкивает один звук от другого.
Вот Миша смотрит: внизу табакерки отворяется дверца, и из дверцы выбегает
мальчик с золотою головкою и в стальной юбочке, останавливается на пороге и
манит к себе Мишу.
"Да отчего же, — подумал Миша, — папенька сказал, что в этом городке и без
меня тесно? Нет, видно, в нем живут добрые люди, видите, зовут меня в гости".
— Извольте, с величайшею радостью!
С этими словами Миша побежал к дверце и с удивлением заметил, что дверца
ему пришлась точь-в-точь по росту. Как хорошо воспитанный мальчик, он почел
долгом прежде всего обратиться к своему провожатому.
— Позвольте узнать, — сказал Миша, — с кем я имею честь говорить?
— Динь-динь-динь, -отвечал незнакомец, -я мальчик-колокольчик, житель
этого городка. Мы слышали, что вам очень хочется побывать у нас в гостях, и
потому решились просить вас сделать нам честь к нам пожаловать.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь.
Миша учтиво поклонился; мальчик-колокольчик взял его за руку, и они пошли.
Тут Миша заметил, что над ними был свод, сделанный из пестрой тисненой бумажки
с золотыми краями. Перед ними был другой свод, только поменьше; потом третий,
еще меньше; четвертый, еще меньше, и так все другие своды — чем дальше, тем
меньше, так что в последний, казалось, едва могла пройти головка его
провожатого.
— Я вам очень благодарен за ваше приглашение, — сказал ему Миша, — но не
знаю, можно ли будет мне им воспользоваться. Правда, здесь я свободно прохожу,
но там, дальше, посмотрите, какие у вас низенькие своды, — там я, позвольте
сказать откровенно, там я и ползком не пройду. Я удивляюсь, как и вы под ними
проходите.
— Динь-динь-динь! — отвечал мальчик. — Пройдем, не беспокойтесь, ступайте
только за мной.
Миша послушался. В самом деле, с каждым их шагом, казалось, своды
подымались, и наши мальчики всюду свободно проходили; когда же они дошли до
последнего свода, тогда мальчик-колокольчик попросил Мишу оглянуться назад.
Миша оглянулся, и что же он увидел? Теперь тот первый свод, под который он
подошел, входя в дверцы, показался ему маленьким, как будто, пока они шли,
свод опустился. Миша был очень удивлен.
— Отчего это? — спросил он своего проводника.
— Динь-динь-динь! — отвечал проводник, смеясь. — Издали всегда так
кажется. Видно, вы ни на что вдаль со вниманием не смотрели; вдали все кажется
маленьким, а подойдешь — большое.
— Да, это правда, — отвечал Миша, — я до сих пор не думал об этом, и
оттого вот что со мною случилось: третьего дня я хотел нарисовать, как
маменька возле меня играет на фортепьяно, а папенька на другом конце комнаты
читает книжку. Только этого мне никак не удалось сделать: тружусь, тружусь,
рисую как можно вернее, а все на бумаге у меня выйдет, что папенька возле
маменьки сидит и кресло его возле фортепьяно стоит, а между тем я очень хорошо
вижу, что фортепьяно стоит возле меня, у окошка, а папенька сидит на другом
конце, у камина. Маменька мне говорила, что папеньку надобно нарисовать
маленьким, но я думал, что маменька шутит, потому что папенька гораздо больше
ее ростом; но теперь вижу, что она правду говорила: папеньку надобно было
нарисовать маленьким, потому что он сидел вдалеке. Очень вам благодарен за
объяснение, очень благодарен.
Мальчик-колокольчик смеялся изо всех сил: "Динь-динь-динь, как смешно! Не
уметь рисовать папеньку с маменькой! Динь-динь-динь, динь-динь-динь!"
Мише показалось досадно, что мальчик-колокольчик над ним так немилосердно
насмехается, и он очень вежливо сказал ему:
— Позвольте мне спросить у вас: зачем вы к каждому слову всё говорите
"динь-динь-динь"?
— Уж у нас поговорка такая, — отвечал мальчик-колокольчик.
— Поговорка? — заметил Миша. — А вот папенька говорит, что очень нехорошо
привыкать к поговоркам.
Мальчик-колокольчик закусил губы и не сказал больше ни слова.
Вот перед ними еще дверцы; они отворились, и Миша очутился на улице. Что
за улица! Что за городок! Мостовая вымощена перламутром; небо пестренькое,
черепаховое; по небу ходит золотое солнышко; поманишь его, оно с неба сойдет,
вкруг руки обойдет и опять поднимается. А домики-то стальные, полированные,
крытые разноцветными раковинками, и под каждою крышкою сидит
мальчик-колокольчик с золотою головкою, в серебряной юбочке, и много их, много
и все мал мала меньше.
— Нет, теперь уж меня не обманут, — сказал Миша. — Это так только мне
кажется издали, а колокольчики-то все одинакие.
— Ан вот и неправда, — отвечал провожатый, — колокольчики не одинакие.
Если бы все были одинакие, то и звенели бы мы все в один голос, один как
другой; а ты слышишь, какие мы песни выводим. Это оттого, что, кто из нас
побольше, у того и голос потолще. Неужели ты и этого не знаешь? Вот видишь ли,
Миша, это тебе урок: вперед не смейся над теми, у которых поговорка дурная;
иной и с поговоркою, а больше другого знает, и можно от него кое-чему
научиться.
Миша, в свою очередь, закусил язычок. Между тем их окружили
мальчики-колокольчики, теребили Мишу за платье, звенели, прыгали, бегали.
— Весело вы живете, — сказал им Миша, — век бы с вами остался. Целый день
вы ничего не делаете, у вас ни уроков, ни учителей, да еще и музыка целый
день.
— Динь-динь-динь! — закричали колокольчики. — Уж нашел у нас веселье! Нет,
Миша, плохое нам житье. Правда, уроков у нас нет, да что же в том толку? Мы бы
уроков не побоялися. Вся наша беда именно в том, что у нас, бедных, никакого
нет дела; нет у нас ни книжек, ни картинок; нет ни папеньки, ни маменьки;
нечем заняться; целый день играй да играй, а ведь это, Миша, очень, очень
скучно. Поверишь ли? Хорошо наше черепаховое небо, хорошо и золотое солнышко и
золотые деревья; но мы, бедные, мы насмотрелись на них вдоволь, и все это
очень нам надоело; из городка мы — ни пяди, а ты можешь себе вообразить,
каково целый век, ничего не делая, просидеть в табакерке, и даже в табакерке с
музыкою.
— Да, — отвечал Миша, — вы говорите правду. Это и со мной случается: когда
после ученья примешься за игрушки, то так весело; а когда в праздник целый
день все играешь да играешь, то к вечеру и сделается скучно; и за ту и за
другую игрушку примешься — всё не мило. Я долго не понимал; отчего это, а
теперь понимаю.
— Да, сверх того, на нас есть другая беда, Миша: у нас есть дядьки.
— Какие же дядьки? — спросил Миша.
— Дядьки-молоточки, -отвечали колокольчики, — уж какие злые! то и дело что
ходят по городу да нас постукивают. Которые побольше, тем еще реже "тук-тук"
бывает, а уж маленьким куда больно достается.
В самом деле, Миша увидел, что по улице ходили какие-то господа на
тоненьких ножках, с предлинными носами и шептали между собою: "тук-тук-тук!
тук-тук-тук! поднимай! задевай! тук-тук-тук!". И в самом деле,
дядьки-молоточки беспрестанно то по тому, то по другому колокольчику тук да
тук, индо бедному Мише жалко стало. Он подошел к этим господам, очень вежливо
поклонился им и с добродушием спросил, зачем они без всякого сожаления колотят
бедных мальчиков. А молоточки ему в ответ:
— Прочь ступай, не мешай! Там в палате и в халате надзиратель лежит и
стучать нам велит. Все ворочается, прицепляется. Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!
— Какой это у вас надзиратель? — спросил Миша у колокольчиков.
— А это господин Валик, — зазвенели они, — предобрый человек, день и ночь
с дивана не сходит; на него мы не можем пожаловаться.
Миша — к надзирателю. Смотрит: он в самом деле лежит на диване, в халате и
с боку на бок переворачивается, только все лицом кверху. А по халату-то у него
шпильки, крючочки видимо-невидимо; только что попадется ему молоток, он его
крючком сперва зацепит, потом спустит, а молоточек-то и стукнет по
колокольчику.
Только что Миша к нему подошел, как надзиратель закричал:
— Шуры-муры! кто здесь ходит? кто здесь бродит? Шуры-муры? кто прочь не
идет? кто мне спать не дает? Шуры-муры! шуры-муры!
— Это я, — храбро отвечал Миша, — я — Миша…
— А что тебе надобно? — спросил надзиратель.
— Да мне жаль бедных мальчиков-колокольчиков, они все такие умные, такие
добрые, такие музыканты, а по вашему приказанию дядьки их беспрестанно
постукивают…
— А мне какое дело, шуры-муры! Не я здесь набольший. Пусть себе дядьки
стукают мальчиков! Мне что за дело! Я надзиратель добрый, все на диване лежу и
ни за кем не гляжу. Шуры-муры, шуры-муры…
— Ну, многому же я научился в этом городке! — сказал про себя Миша. — Вот
еще иногда мне бывает досадно, зачем надзиратель с меня глаз не спускает.
"Экой злой! — думаю я. — Ведь он не папенька и не маменька; что ему за дело,
что я шалю? Знал бы, сидел в своей комнате". Нет, теперь вижу, что бывает с
бедными мальчиками, когда за ними никто не смотрит.
Между тем Миша пошел далее — и остановился. Смотрит, золотой шатер с
жемчужною бахромою; наверху золотой флюгер вертится, будто ветряная мельница,
а под шатром лежит царевна Пружинка и, как змейка, то свернется, то
развернется и беспрестанно надзирателя под бок толкает. Миша этому очень
удивился и сказал ей:
— Сударыня царевна! Зачем вы надзирателя под бок толкаете?
— Зиц-зиц-зиц, — отвечала царевна. — Глупый ты мальчик, неразумный
мальчик. На все смотришь, ничего не видишь! Кабы я валик не толкала, валик бы
не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за молоточки бы не цеплялся,
молоточки бы не стучали; кабы молоточки не стучали, колокольчики бы не
звенели; кабы колокольчики не звенели, и музыки бы не было! Зиц-зиц-зиц. Мише
захотелось узнать, правду ли говорит царевна. Он наклонился и прижал ее
пальчиком — и что же?
В одно мгновение пружинка с силою развилась, валик сильно завертелся,
молоточки быстро застучали, колокольчики заиграли дребедень и вдруг пружинка
лопнула. Все умолкло, валик остановился, молоточки попадали, колокольчики
свернулись на сторону, солнышко повисло, домики изломались…
Тогда Миша вспомнил, что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался и…
проснулся.
— Что во сне видел, Миша? — спросил папенька.
Миша долго не мог опамятоваться. Смотрит: та же папенькина комната, та же
перед ним табакерка; возле него сидят папенька и маменька и смеются.
— Где же мальчик-колокольчик? Где дядька-молоточек? Где царевна Пружинка?
— спрашивал Миша. — Так это был сон?
— Да, Миша, тебя музыка убаюкала, и ты здесь порядочно вздремнул. Расскажи
же нам по крайней мере что тебе приснилось!
— Да видите, папенька, — сказал Миша, протирая глазки, — мне все хотелось
узнать, отчего музыка в табакерке играет; вот я принялся на нее прилежно
смотреть и разбирать, что в ней движется и отчего движется; думал, думал и
стал уже добираться, как вдруг, смотрю, дверка в табакерку растворилась… Тут
Миша рассказал весь свой сон по порядку.
— Ну, теперь вижу, — сказал папенька, — что ты в самом деле почти понял,
отчего музыка в табакерке играет; но ты это еще лучше поймешь, когда будешь
учиться механике.