Кривин Феликс Давидович. Биография. Короткие рассказы.

 Феликс Давидович Кривин— советский детский писатель, поэт, прозаик.
Родится 11 июля 1928 года в городе Мариуполь.
В 1933 году семья переехала в Одессу.
В 1945 году после эвакуации приехал в Измаил, где работал учеником моториста, а затем мотористом на самоходной барже «Эдельвейс» Дунайского пароходства; ночным корректором в газете «Придунайская правда» (здесь были опубликованы его первые стихи), радиожурналистом Измаильского областного радиокомитета, окончил вечернюю среднюю школу.
В 1951 году окончил Киевский педагогический институт.
В 1951—1954 — учительствовал в Мариуполе, женился.
В 1954—1955 — жил в Киеве.
В 1955 году переехал в Ужгород. Работал редактором Закарпатского областного издательства.
В 1962 году был принят в Союз писателей Украины. В Москве вышла книга «В стране вещей», в Ужгороде — «Карманная школа».
В 1990 году — лауреат республиканской премии имени В.Г. Короленко.
В 1998 году — выехал на постоянное место жительства в Израиль, проживает в Беер-Шеве.

Феликс Кривин — автор десятков книг, выходивших с начала 1960-х годов в различных издательствах Советского Союза. Сотрудничал с Аркадием Райкиным, для которого писал интермедии.

http://dic.academic.ru

Муравей

— Почему вы не носите очки? — спросили у Муравья.
— Как вам сказать… — замялся он. — Мне нужно видеть солнце и небо, и
эту дорогу, которая неизвестно куда ведет. Мне нужно видеть улыбки моих
друзей… Мелочи меня не интересуют.

Ночь

Было тихо.
Было темно.
В темноте — сквозь окно — светились желтые зрачки звезд.
В тишине — за окном — притаились какие-то шорохи.
Мышка сказала:
— Когда я вырасту большой, я обязательно стану кошкой…

Пень

Пень стоял у самой дороги, и прохожие часто спотыкались об него.
— Не все сразу, не все сразу, — недовольно скрипел Пень. — Приму
сколько успею: не могу же я разорваться на части! Ну и народ — шагу без
меня ступить не могут!

Окно в мир

В старину люди любили посидеть у окна, а теперь они больше сидят перед
телевизором.
Телевизор-то вообще больше показывает, по нему не только улицу, но и
разные страны увидишь. Но окно зовет прогуляться, свежим воздухом
подышать, а телевизору приятней, когда все сидят дома. Перед телевизором.
Все сидят, а он показывает, как там другие люди прогуливаются, свежим
воздухом дышат. У тех, кто дышит воздухом, такой хороший цвет лица…
Особенно на хорошем цветном телевизоре.

Парус

— Опять этот ветер! — сердито надувается Парус. — Ну разве можно
работать в таких условиях?
Но пропадает ветер — и Парус повисает, расслабляется. Ему уже и вовсе
не хочется работать.
А когда ветер появляется снова. Парус опять надувается:
— Ну и работенка! Бегай целый день, как окаянный… Добро бы еще хоть
ветра не было…

Часы, минуты, секунды

Часовая стрелка на семейных часах движется медленно-медленно.
Как дедушка.
Минутная стрелка движется побыстрей.
Как папа.
А самая маленькая стрелочка бегает быстро-быстро.
Как бегают маленькие.
Стрелка-дедушка показывает часы, стрелка-папа — минуты, а самая
маленькая стрелочка — секунды, потому что она и секунды не может на месте
посидеть.
Папа минуты не может на месте посидеть.
А дедушка сидит целый час. Для него часы пролетают так, как для других
минуты и секунды.
Грустно дедушке, что для него так быстро пролетают часы, и чтоб отвлечь
его от этих невеселых мыслей, у него то и дело спрашивают; который час?
Слышите, как?
Не которая минута.
Не которая секунда.
А который час.
Из уважения к дедушке.

Занавес

Всякий раз, когда спектакль близился к концу, Занавес очень волновался,
готовясь к своему выходу. Как его встретит публика? Он внимательно
осматривал себя, стряхивал какую-то едва заметную пушинку и — выходил на
сцену.
Зал сразу оживлялся. Зрители вставали со своих мест, хлопали, кричало
"браво". Даже Занавесу, старому, испытанному работнику сцены, становилось
немного не по себе оттого, что его так восторженно встречают. Поэтому,
слегка помахав публике, Занавес торопился обратно за кулисы.
Аплодисменты усиливались. "Вызывают, — думал Занавес. — Что поделаешь,
придется выходить!"
Так выходил он несколько раз подряд, а потом, немного поколебавшись, и
вовсе оставался на сцене. Ему хотелось вознаградить зрителей за внимание.
И тут — вот она, черная неблагодарность! — публика начинала
расходиться.